Воспоминания о Холокосте.
- (Воспоминание Шломо Вайсберга).

За почти три года нашего пребывания в аду Транснистрии, ни на один день не прекращалась грызущая тоска по родному городу Бричаны, из которого нас так страшно вырвал кровавый враг.

Когда мы были освобождены, земля под нами фактически горела от желания вернуться домой. Но советские власти не дали разрешения на возвращение сразу же, под предлогом того, что дороги были переполнены военными, и на них не было безопасно. Но мы не могли ждать, поэтому даже с опасностью для жизни мы прорвались сквозь все ограничения и вернулись домой...

Но где Бричаны? Куски бывших улиц, сожженные дома. В самом центре, где раньше были магазины Шварцмана и Шпицеля - пустырь. В немногих оставшихся домах зияли темные дыры - дыры, которые когда-то были дверями и окнами.

А встреча соседей? Злые и разочарованные, они даже не думали, что мы вернемся. И в первую очередь они боялись справедливости и расплаты, в случае, если им придется вернуть все, что было ими украдено. И, честно говоря, некоторые начали возвращать то, что евреи, оставшиеся в живых, отдавали им в день изгнания. Но они быстро поняли, что их страх был напрасен. Потому что в ситуациях, когда вещи были опознаны, а потом за их возвращением обратились к властям, власти с большим уважением встали на сторону воров; и когда такие вопросы поступали в суд, судья всегда принимал решение, что эти воры имели право забрать "бесхозные" вещи, и теперь все это принадлежало им.

В течение нескольких недель собралась тысяча оставшихся в живых бричанских евреев (согласно списку, который видел Моше Корнблюм, секретарь городской администрации), около 10% бывшего еврейского населения Бричан. Те, кто вернулся, вместе с буковинскими евреями ( около 3000 человек), не имея разрешения вернуться в свои дома, заполняли дома, которые остались стоять, но были опустошены (лучшие дома, которые румыны взяли в качестве зданий для собственных учреждений, теперь перешли в собственность советских государственных учреждений).

Везде, где это было возможно, забивали двери и окна досками, втискивали целые семьи в одну комнату, вытаскивали доски из заборов и собирали что-то вроде постельного белья. Мы с Бужи Ройтером чуть не лишились свободы за кровать, которую мы взяли из заброшенного дома, когда НКВДшник сказал нам, что он оставил эту кровать для себя.

После так называемого обустройства начались поиски средств к существованию. Приближалась зима, дома были абсолютно не пригодны для проживания. Некоторым из местных жителей предложили занять государственные должности или работать в трудовых кооперативах. Хотя зарплата не могла покрыть даже тридцати процентов потребностей бедняков, тем не менее это было хоть каким-то подспорьем. Труднее было тем, кто не мог найти работу - особенно буковинцам (буковинским евреям), так как Советы не нанимали иностранных подданных. В результате буковинцы организовали нелегальную торговлю. Они также начали оживленную общественную деятельность: организовывали собственные выборы, накапливали средства на помощь нуждающимся. Сообщения об их деятельности стали поступать в высшие инстанции. Ответ не заставил себя долго ждать, и на Рош-а-Шана комендант НКВД из Кишинева отдал приказ о том, чтобы всех нелегальных торговцев собрали и отправили в Сибирь. Понятно, какой ужас вызвал этот приказ, но они быстро сориентировались; собрали большую сумму денег и ценных вещей, поехали в Кишинев и добились отмены приказа.

В борьбе за существование, в страхе перед властью, некоторые из нас не забывали о своих духовных нуждах. Во время войны все синагоги Бричан были разрушены. Осталась только Большая Синагога, из которой румыны сделали зернохранилище, она не была разрушена, но находилась в плачевном состоянии. В здании в поисках остатков зерна рылись свиньи... С помощью буковинцев, среди которых был раввин и шойхет, был отремонтирован Святой Ковчег, а также сделаны двери.

Нужно упомянуть добрый поступок бричанского христианского священника. В день депортации евреев он пришёл в синагогу и забрал свитки Торы к себе домой. Он ушел вместе с румынами, и мы нашли сохранённые свитки на чердаке, и собрали несколько религиозных книг, которые нашли в заброшенных домах. Так немного иудейской жизни сконцентрировалось в синагоге. Ежедневно, особенно в Шаббат и в Йом-Тов, происходили религиозные службы и празднования.

Я хотел быть в синагоге с евреями по субботам и в Йом-Тов, но что я мог поделать? Я был фактически прикован к своему рабочему месту и боялся наказания. Хуже всего я чувствовал себя в Йом-Кипур, когда был особенно под присмотром моего начальника. Перед наступлением времени чтения Изкор я попросил разрешения пойти заняться каким-нибудь делом на улице, и, не думая об опасностях, пошёл прямо в синагогу. В душевной боли, своей и окружающих, я не мог выдержать, забыл, где нахожусь, и сразу после Изкора поднялся на биму и плакал о тех, кто умер, оплакивал наше положение, бил себя в грудь во время чтения Видуй, что мы не были осторожны, что мы не слушали наших раввинов, и что мы не молились в нужное время. Я видел испуганные взгляды прихожан, и после этого ко мне подходили и говорили: "Что ты наделал?" Но я был рад, что среди прихожан не было никого, кто бы донёс на меня...

Эти духовные и моральные страдания и постоянный страх перед провинностью, способную закончить мою жизнь в тюрьме или в депортации, ускорили мое решение воспользоваться шансом и убежать в любое место, где я мог бы не бояться.

Это было как раз то, о чем думали большинство вернувшихся. И при первой же возможности, когда буковинцы получили разрешение вернуться в свои дома, многие бричанцы, также из тех, кто уже жил в Черновцах, используя все возможные средства и методы, поехали вместе с ними.

Когда буковинцы уехали, мы, которые остались, чувствовали себя пустыми - какой пустотой была наша жизнь, как велики были разрушения. Те немногие пожилые люди, которые могли приходить в синагогу, не имели никого, кто мог бы вести за них молитвы, никого, кто мог бы читать свиток Торы. Хаим Шмуэль Шустер заявил, что перед тем, как вся община евреев согрешит, он один возьмет на себя грех. Он взял нож и стал шойхетом. Некому было заботиться о проблемах общины, потому что все были заняты зарабатыванием денег на кусок хлеба, чтобы успеть вставать ночью в очередь за этим липким хлебом, впадая в депрессию от страха, не зная, что принесет завтрашний день.

Так выглядели "новые" Бричаны в 1945 году, когда я их покинул. Мое сердце было разорвано на части, глядя на тех несчастных, которые не могли отойти от своего места. Когда они начали шептать, что я собираюсь уехать, Моше Трахтенбройт сказал мне: "С твоим уходом уходит последний еврей, который напоминает нам, что мы евреи".

Со слезами на глазах с глубокой болью в сердце, я сказал моему дорогому городу: "Будь здоров"; дождливым вечером я навсегда покинул Бричаны, место, где я провел свои самые прекрасные и лучшие годы.

После моего отъезда, история обновленной еврейской жизни в Бричанах текла в трагическом направлении, как это и было предусмотрено.

По рассказам Дины, жены Моше Карлона (Рябого), которая покинула Бричень в 1956 году, евреи покинули город в быстром темпе. Кто имел хоть малейшую возможность, тот бежал в Черновцы с надеждой убежать оттуда дальше... Мало кто остался, те, у кого не было даже минимальных физических или материальных возможностей переехать со своего места; избитые, бедные люди, без всяких перспектив и надежд; как будто намеренно остались, чтобы наблюдать за грядущим разрушением города.

Кто они? Рабочие, несколько госслужащих, остальные старые, разбитые люди. Что связывает их как евреев? Время от времени собирают миньян. Герш Штельмах, который жил в секторе под названием "Девятая губерния", сказал, что люди могут молиться в его доме в Йом-Кипур. В обеденный перерыв, когда работников отпустили, некоторые тайно пришли, собрав миньян, и сказали "Изкор". Когда у кого-то рождался сын, и родители хотели делать брит, привозили моэля из Единец (*его звали Шая-шойхет, он был и моэлем и шойхетом, уехал из Единец в начале 1960х), и обрезание проходило максимально тайно.

Особенно трогательной была история Дины об уничтожении до основания Большой синагоги.

Выстоявшая во время войны синагога, была разрушена коммунистами в начале 1950х. Когда они привели местных христианских рабочих для разрушения синагоги, те категорически отказались это делать. Тогда зять кантора, коммунист, привёз рабочих издалека. Когда бульдозер врезался в стены синагоги, по всему городу раздался шум, похожий на сильный гром. Евреи тихо плакали о разрушении. Христиане сбежались отовсюду, чтобы посмотреть на творившееся зло. После этого они сказали, что когда стены были снесены, они услышали крики и стоны, исходившие из синагоги.

Так было разрушено последнее молчаливое свидетельство еврейских Бричан...